#Ученичество

| #Ученичество. 2024. Вып. 4 | #Apprenticeship. 2024. Issue 4 8 указывал, что Шаден учил пансионеров нравственности во время обеда [12, с. 21]. А на начальных этапах изучения немецкого для привития морали служило, по- видимому, немецкоязычное издание нравоучительных басен Эзопа; здесь же профессор мог использовать «Видимый свет» Коменского, «Книги о спокойствии и удовольствии» философа-моралиста Гофмана и «Краткое понятие о всех науках» религиозного философа Формея (Шаден был знаком с этим автором не понаслышке: в своих речах он неоднократно ссылался на другой труд Формея – «Руководство по моральному воспитанию детей» [16, с. 51; 21, с. 47]). На продвинутом этапе ключевым автором для воспитания нравственности, судя по всему, был Христиан Фюрхтеготт Геллерт, профессор Лейпцигского университета, весьма популярный в Германии писатель-моралист. Обучавшийся в Лейпциге И. В. Гёте называл учение Геллерта о морали «фундаментом немецкой нравственной культуры» [19, с. 295]. А Карамзин хорошо помнил, как Шаден читал пансионерам «Геллертовы лекции» ( Moralische Vorlesungen ) и провозглашал: «Друзья мои! Будьте таковыми, какими учит быть вас Геллерт, и вы будете счастливы!» [6, с. 62]. Очевидно, творчество Геллерта должно было послужить юным пансионерам щитом от невежества и дурных примеров. Словом, языковое воспитание включало в себя нравственный аспект: посредством немецкоязычной литературы Шаден стремился сформировать у юношества высокие моральные устои. Стоит также указать, что языковое образование в пансионе Шадена было тесно сопряжено с литературным: профессор стремился привить своим ученикам хороший литературный вкус. Это подтверждают слова Степанова о том, что «в комнатах читали вслух обыкновенно по-немецки, по-французски и по-русски, стихами и прозой, творения лучших авторов» [12, с. 19]. В свою очередь Карамзин вспоминал, что по прибытии в Москву он, обучаясь у Шадена немецкому и французскому языкам, «начал переводить, сочинять…» [3, с. 58]. По предположению исследовательницы Е. К. Беспаловой, свои первые переводы с немецкого Карамзин мог выполнить ещё в пансионе: речь идёт о неизданном «Разговоре Австрийской Марии Терезии с нашей Императрицею Елисаветой в Елисейских полях» (1782) и идиллии «Деревянная нога» швейцарского поэта С. Геснера (1783) [2, с. 27]. С этим мнением можно согласиться, поскольку в 1782 году Карамзин как раз заканчивал обучение у Шадена [2, с. 26], а творчество Геснера он любил, по собственным словам, «с самых детских лет своих» [4, с. 200]. Возможно, именно Шаден приобщил своего воспитанника к этому поэту. Нам известно, что немецкий профессор давал Карамзину для чтения «лучших авторов», поскольку разглядел в нём писательские задатки [11, с. 16]. Здесь же становится очевидным, что поэтапность языкового обучения у Шадена распространялась и на литературное образование: если маленький Степанов, как упоминалось ранее, переводил относительно несложные Эзоповы басни, то юноша Карамзин фактически пробовал себя в роли литературного переводчика. Свой литературный талант в пансионе Шадена раскрыл ещё один юноша – будущий беллетрист и критик А. П. Беницкий. По данным Русского биографического словаря А.А. Половцова Беницкий «ещё в ученических сочинениях обнаружил задатки талантливого писателя» и, окончив пансион в 15 лет, «вынес из него очень основательное знакомство с французским и немецким языками». Впоследствии Беницкий, не получивший, как и Карамзин, иного систематического образования, отметился в том числе переводами из творчества Ф. Шиллера («Мысли об употреблении в искусстве обыкновенного и низкого») и комедии А. фон Коцебу «Портной Фипс, или Опасное соседство», а в своём литературном творчестве придерживался немецких эстетических теорий [1, с. 692–693]. Вероятно, здесь также можно проследить влияние Шадена. Заметим,