#Ученичество

| #Ученичество. 2024. Вып. 4 | #Apprenticeship. 2024. Issue 4 16 твердых в опасностях, стойких в испытаниях, всюду и при всяких обстоятельствах сильных духом, верным своим привязанностям, долгу и чести, заблуждавшихся, падавших и поднимавшихся, или же мужественно сложивших голову в борьбе за правое дело, за други своя [8, с. 25–26]. Масштаб нравственной чистоты личности, которую дóлжно воспитывать на образцовых примерах, не смущает идеалиста В. Острогорского, он уверен, что человек, воспринявший названные ценности, сможет «выступить в жизнь с определенной задачей и некоторой уверенностью в ее исполнении» [8, с. 28–29]. Узнаваемые идеалы эпохи Просвещения, нашедшие некогда первое литературное воплощение в притчах и нравоучительных рассказах И. Г. Кампе, Х.-Ф. Вейсе, А. Беркеня и Н. Новикова, не лишены некоторой политической прагматики. Дискуссия о политическом содержании детской литературы Каким образом можно охарактеризовать противостояние приверженцев педагогического идеализма и народнического реализма при обращении к начальному этапу политизации детской литературы в России во второй половине XIX века? Можно ли считать позицию первых педагогов как позицию «вне политики»? Ведь, действительно, решения конкретных политических задач они не подразумевают (ср. обтекаемую формулировку у В. Острогорского – «определенные задачи»), в отличие от народников, которые, изображая неравенство и эксплуатацию в совершенно конкретных обстоятельствах пореформенной Российской империи, с той или иной степенью внятности формулировали запрос на социально-политические изменения. Этот запрос в произведениях для детей никогда не звучал как призыв к радикальным действиям, но педагогическая критика негативно оценивала пессимистический, как ей виделось, взгляд на российскую действительность. Размышляя над трудностями выработки единого терминологического аппарата при описании процессов, происходивших в европейской детской литературе уже в ХХ веке, Юлия Беннер отмечает всеобщее исследовательское невнимание к «негромкой» политической повестке детской литературы en masse: «Литература, которую можно назвать консервативной в смысле противопоставления прогрессивной, почти никогда не называлась и не называется именно политической или даже пропагандистской и в лучшем случае анализируется с политической точки зрения» [13, с. 15]. Действительно, большинство исследований посвящено литературе, которую принято называть «левой» или «радикальной» [14; 15; 16] и которая вызвана к жизни усилением рабочего движения в начале ХХ века [13, с. 16], сравните, например, с ранней советской детской литературой, которую иногда рассматривают как часть общемировой «левой» литературы. Эти текущие терминологические предпочтения укоренены не только в марксистской литературной критике, что очевидно, но в неменьшей степени они связаны и с попытками выработать собственный язык описания структуры современной детской литературы. Когда же речь заходит о более ранних этапах использования детской литературы для передачи политических идей, принято говорить о тенденциозности содержания, а не о политической детской литературе. По- видимому, ключ к пониманию этой ситуации находится в области общественной и профессиональной оценки детской литературы современниками: для критиков рубежа ХХ века жгучие и нежгучие вопросы, поднимаемые в произведениях для детей, не становились полем политических дискуссий, оставаясь в зоне споров об эстетике (реализм vs идеализм) детской литературы.